На холме в лесах над Хемне стояло безветрие.
Хаул открыл глаза.
Он висел вниз головой, привязанный за ноги к ветке черного почти безлистного одинокого дерева, босой, без рубахи, словно настоящая жертва, отданная фанатичными хемненцами на растерзание нечисти. Нарушитель, приговоренный к смерти через съедение. Или разрывание. Или расплетание. Та, последняя тварь, на которую он вел охоту, любила именно плести. Для плетения твари подходило почти все. Люди и животные тоже.

Хаул пошевелил пальцами ног и проверил свою память. Человек, хемненец поневоле, ярл, за которым с неохотой идут воины. Но зато у него была дружина. Маленькая, до смешного маленькая дружина из семи воинов, но зато эти верили в него, а он - в них.
Ярл, а что важнее – ученик эриля. Того самого, который расположился сейчас неподалеку, ждет в тишине, не выдавая себя ни звуком. Того, который начертил под деревом вот эту сложную, сияющую в сумерках фигуру. Расположил руны, уравновесил светила, создал что-то столь необычное, что ученик никогда не смог бы повторить этих плетений. Залитую его, Хаула, кровью фигуру. А теперь еще и напитанную ощущением смерти.
Тварь должна была прийти.
Просто обязана была клюнуть. А значит, стоило освободиться.
Парень достал из-за пояса нож, качнулся на веревке, дотянулся с натугой до пут. Перерезал. Босые ноги шлепнули в красное, брызнув вокруг.
Хаул тряхнул головой, стремясь сбросить с себя то ли ватность от того, что с собой позволил сделать, то ли от беспокойных сумерек.
«Идет. Пора».

Синяя Птица споткнулся три раза, пока вышел на черную тропу. Стоявшие вокруг низкие молодые деревья казались переплетенными и ломкими, тишина стояла звенящая, ни единого звука в лесу, словно пелена упала. И только внизу, лукаво выглядывая из-под холма, светился уютными огнями город. Стремительно темнело.
Колючки, которые в изобилии разрастались в середине лета и сеялись острыми семенами в Тильденских горах, впивались в стопы, мешая идти. Хаул провел рукой по груди и телу, проверяя, заживает ли хоть как-то поддерживаемое магией эриля тело. Боли он почти не чувствовал.

Зато раздражали камешки и неровности, то и дело подворачивающиеся под ноги. Словно специально. Словно зная, что он и так уже на опасной грани, когда стоит упасть и все, до свиданья, не встанешь и не поднимешься, останется только ждать, когда Пауки – а хемненская семерка, называли это Пауками – доберутся до тебя, следуя по крови.
Черная тропа была такой буквально. Земля меняла свой светло-серый цвет на глубокий обсидиановый и в Хемне все свято верили, что именно черные пути дают тварям доступ из лесов к людям. Горожане решили, что иначе как по дорогам твари не передвигаются. И боялись черных путей как огня – ни один не ступал на них, почитая проклятыми.

Хаул знал, что это не так. Учитель Тарейн достаточно рассказал ему о привычках того, что в изобилии сбегало из Нифльхеля в срединный мир.
Создания, которым пришлись по вкусу люди, их животные и все, что можно было съесть, сначала попросту ходили на разведку.
Подступали к селам и городам, изучали добычу и только на следующий день уже приходили, чтобы питаться.
Поэтому все потуги хемненцев не пустить черные тропы в город были бессмысленны. Действовало на тварей другое. Железо, серебро, рябина, магия. Иногда огонь. Всегда эффективным было измельчение. Очень хороша, считал учитель, была некромантия. Но некромантов под рукой не было.
А дороги, по которым ходили нифы темнели от соприкосновения с темной силой, во множестве впитанной вечно голодными созданиями нижнего мира.

Застывшую киселем тишину оборвал звук. Внезапная возня, стрекот, хитиновый хруст, ломающиеся ветки. Потом сзади вспыхнул свет – мертвенный и магический. На минуту Хаул увидел всю дорогу перед собой отчетливо и ясно, словно в полнолуние. Обозначились тени, ломкие – от ветвей, скособоченная и вытянутая – от него. И еще жирная, как будто от огромной блохи – мелькнула и исчезла. Была далеко, сзади.
Хаул сжал покрепче нож, но ускорять шагу не стал. Так и плелся – скрючившись, еле передвигая ноги, чувствуя, как его словно ведут на магических струнах, заклятиях, наложенных эрилем для того, чтобы Синяя Птица смог хотя бы идти.
В эту охоту от него больше и не требовалось.

Просто идти, просто быть добычей, если вдруг паук придет не один. Если их будет два, и первый, попавшись в Тарейнову ловушку, станет плохим примером для второго.
На этот случай впереди, на поляне, недалеко от Древа жертв, ждала его Семерка. Все, что было надо от него, ярла – это дойти. Увести за собой жертву в узкую горловину второй ловушки.

Не успел.
Пяти шагов не хватило до того места, откуда могли упасть на врага ловчие сети, сплетенные из заговоренной стали, где были свои, дружина, готовая ринуться вперед, обнажив холодное железо.
Слишком медленно шел…
Огромная – в два человеческих роста, тварь налетела, толкнула в спину, проткнула руку. Длинным, черным, с зазубринами – то ли хитиновой лапой, то ли еще чем – он не знал.
Понял вдруг, что как-то резко оказался на земле, пригибаемый огромным весом, дернулся, извернулся ужом, ударил клинком в глаз – один из шести красных, светящихся, нечеловечьих. И получил в голову – тут же, сильно, яростно, так, что каждую песчинку можно было прочувствовать кожей придавленного к земле лица.
Над ним защелкало, высоким писком завыло – странный, нечеловеческий звук, а в голове уже темнело. Ярл не видел и не чуял ничего, перестал осознавать мир вокруг, оставалось только одно - потянуться к силе – той, которой его учили пользоваться – и связать в голове принуждения, слова магические, связки тайные, сущность ветра саму заклиная.
Ударил свободной рукой, сложив длинные пальцы в усиливающий знак ци. Ударил, чувствуя, что и сил-то особо нет и вот-вот полетит его дух по Иггдрасилю.
Но заклятие удалось. Заскрипело хитином и черное паучье чудовище стало выть еще выше, двинуло жвалами, пытаясь освободиться от ставшего вдруг твердым, как камень, воздуха, голову из тисков сжимающих – вытащить.
Только эрилевы чары, что делали его сильнее, уже развеивались, а паук, стремясь к победе, впился в плечо.

Так что Хаул так и не увидел ни тонкой сети, опутавшей черное тело, ни бросившихся на тварь дружинников. И не услышал, как страшный, словно факел пылая, спешит к нему тот, кто всю жизнь делился с Синей Птицей знаниями.
Эриль появился на тропе. Полыхающее за ним мертвенное пламя света озаряло фигуру поджарую, высокую, в рубахе, и волосы белые были словно нимб. Дружинники бросились на тварь, стремясь оттащить ее от тела, мелькали мечи, сталкиваясь с панцирными пластинами, проникая в тело.
Нифльхеймская тварь оторвалась вдруг от жертвы и бросилась – к ближайшему.
Начавшийся бой в тишине ночи расцвечивали только рычание воинов и блеск холодного металла, а Тайрен медленно поднял руки, прокричал инкантацию и черное паучье тело опутало молниями.

Создание задрожало. Засучило лапами, отползая еще дальше, но Хаула не отпустив, один из семерки – Даугри, подскочил, взобрался на лапу, пока другой отвлекал, потом на спину вылез и, покачиваясь, выпрямился в полный рост, стоя там, где голова сочленялась с телом. Всадил меч, провернул.
Паук взвизгнул и упал, разбрасывая людей.

- Хаул! Хаул, очнись! – эриль подошел к телу, присел рядом, пробежав чуткими руками по груди и рукам. Глянул в глаза, в черную бездну до умопомрачения расширенных зрачков. Из предплечья ярла все еще торчала тонкая на конце паучья лапа. Один из семерки зло разрубил ее мечом, в два удара.

- Эй...дитеныш, не умирай. – тихо проговорил Тайрен, начиная тонкое, но длинное заклятие лечения. – Держись, благодатный, тебе рано еще к Хель. Держись, Синяя Птица…Мы выпустили из тебя почти всю кровь, мы держали твой дух на грани исхода, но ты сам знаешь, что ловушки расставлены и если не сейчас, то когда? Если Нифльхеймовы пройдут, то ничего от города не останется. Они пройдут и расселятся, а твой дом будет пуст и разрушен. Ты сильный, Хаул, уж мне ли не знать. И тело у тебя сильное. Только поверить надо, в себя.

Голос у Тайрена был тихий, вкрадчивый, мягкий. Эриль знал, что сейчас стоит постоянно говорить - не важно что, а сам оценивал урон, сопоставлял со своими знаниями, вливал силы – все больше, понимая, что паук ввел еще и яд.
- Приходи в себя. Ну же…
И вдруг, словно почувствовав опасность, эриль поднял глаза. На поляне, до которой так и не дошел ярл, стояла девушка. Вся в белом, да кожа белая, тьма словно льнула к ней, а на лице – улыбка.
Улыбка пропала, как только ее глаза встретились с тайреновыми.
- Уходим. – глухо сказал эриль. Быстро, берите его и уходите. Туда, в наш дом на окраине.
И, глянув на дружинников, у которых на лицах обозначилось удивление, добавил:
- Мы опоздали. Этих уже не остановить. Это разведчики. Сейчас их станет больше. Уходите.
Отступали споро. Дружинники несли своего ярла, а замыкал – Тайрен. Но бледная, словно полоска кистью на пелене тьмы, девушка не шелохнулась. Только голову за ними поворачивала. Да улыбка исчезла. Исчезла, когда за ее спиной стала клубиться очень материальная тьма. Похожая на соткавшиеся из черного вихри.

М.:Х зд. 5. П.: зд. 15. Раунд: уд. П.: 4, уд. Х.: 3, уд. Х.: 2, уд. Тайрен 4, уд. Воины: убили. Тайрен. Леч. 6.

Он склонился над Синей птицей, в свете факелов став как никогда похожим на альва - светлый, синеглазый, спокойный и ладно скроенный, словно не пожалело Дерево Игга на него своего вдохновения. Склонился и проверил свою волшбу, кое где укрепил, поменял, улучшил.
Сидел над ярлом долго, как отец над ребенком, что-то говорил, поправлял то подушку, то повязки, то локоны. И улыбался тонко.
Отгорели факелы и свечи слили свой прозрачный воск на столы да на пол. Успели смениться два раза дружиники, что сторожили подходы к дому. Небо над их обителью перевернулось к восходу, крутнулось словно вокруг оси - вокруг звезды Северной. И тогда Тайрен, эриль, попрощался еле слышно, выдохнув слова на ухо своему воспитаннику, встал, и вдруг стал быстр как вихрь.
Оставил руны и книги, черкнул на балках да на дверях гальдрастафов, положил ярлу в руки рунную палочку, отловил дружинников и наказал не выходить до утра, а ярлу сказать, что он ушел на место прорыва, и даже если не ернется, чтоб был спокоен, жил, как его учили, не совался в самоубийственные дела, как этот самый бедовый ярл любит делать. А вы, сказал Тайрен, храните его. Не как зеницу ока. Больше. Особенно это тебя, одноглазый Одд касается.
Эриль не дал им опомниться. Забрал посох, суму походную, плащ накинул и у выхода уже сказал следить, чтоб ярла никто не накормил человечиной. И молчать об этом - обязательно. Слово взял - с каждого.
И захлопнул дверь за собой.
В самую темную предутреннию тьму ушел.
А на утро черные тропы вокруг Хемне пропали.

Но тираду Таны вдруг прервала музыка. Легкая, танцующая мелодия свирели, очень грустная и, словно очаровывающая. Кэльпи встала, закусив губу и испытывая беспокойство. Музыка шта с холмов. Там, вверху, был судя по рельефу распадок. И Ион и Тана дружно нахмурясь стали смотреть туда.